— Как получилось, что фильм все-таки состоялся?
(В разговор тут же вмешивается актер и сопродюсер фильма Александр Стриженов.)
Александр Стриженов: У нас был в плане ремейк Гришиного прекрасного фильма «Восемь с половиной долларов», по сценарию — «Восемь с половиной долларов 2222». Проект бюджетный, требующий больших трудозатрат и вложений. И в то время, когда он заморозился по разным причинам, Григорий Михалыч недели за три, видимо, глядя на меня, сочинил такую сказку про снежного человека. Я сказок давно смешных и хороших не видел... Конечно, этот фильм не для моей десятилетней дочери, учитывая то, что и как там все происходит, но тем не менее сам жанр меня очень сильно подкупил. А дальше все сложилось каким-то чудесным образом: буквально за две-три недели мы нашли партнеров, укомплектовали группу, нашли артистов и где-то через месяца полтора после написания сценария уже были в Кандалакше на съемках, которые заняли дней тринадцать или четырнадцать, с прекрасным оператором Юрием Клименко. Все сложилось чудесным образом, как и должно быть в сказках: что-то Грише приснилось — он написал сценарий, как-то все встрепенулись, сложились, скинулись, собрались и сделали картину. С момента написания до первой разбитой тарелочки прошло два месяца, по-моему. Причем самая длинная пауза, кажется, была связана с выполнением пластического грима.
Григорий Константинопольский: На самом деле почти все так. Единственное, Стриженов, конечно, забыл о том, как я звонил ему и говорил, что сценарий у меня что-то не складывается, ничего не получается. Как-то я советовался с ним, мы думали и так, и сяк, сюда вести сюжетную линию или сюда, переговоры заходили в тупик, и Стриженов говорил: «Ну, я не знаю, ты же сценарист» — и бросал трубку. В результате вырули.
Александр: Очень нам помог Сергей Михайлович Сельянов.
Григорий: Да, Сельянов нам помог, и это были не просто редакторские правки. Вообще хочу сказать, что я впервые столкнулся с такой работой, когда не только обсуждаются какие-то недочеты сценария, но и вносятся удивительные предложения, благодаря которым сценарий становится глубже. Сейчас-то фильм и так смотрится как экстравагантная безделушка, но по первоначалу-то совсем... И благодаря Сергею Михалычу — он обратил мое внимание на некоторые вещи и придумал мне историю с Тургеневым и всю линию, которая с ним связана — он превратился вообще в притчу. Словом, он помог, и сложилось плодотворное сотрудничество. А вообще проект сначала назывался «Обезьяна», и Андрей Новиков, наш продюсер, меня все время теребил: «Ну, давай, пиши „Обезьяну“, давай, пиши „Обезьяну“, давай, пиши „Обезьяну“!» И вот как-то она не писалась, не писалась, не писалась, а потом — хоп! — и написалась.
— А грибы в сценарии появились сразу?
Григорий: Нет, но я много думал, искал какое-то оправдание тому, что героиня разговаривает со снежным человеком. Без какого-то связующего звена эта затея теряла смысл, потому что вся эта дружба со снежным человеком выглядела жалким подражанием «Кинг-Конгу». С теми деньгами, которые у нас были, и с теми возможностями нужен был один простой ход, который давал бы возможность зрителю понять, что, конечно же, все происходящее на экране — шутка. Но нужно было, чтобы это было доходчиво. И вот когда этот момент с грибами я придумал, то понял, что дальше в истории вообще возможно все.
— Видно, что у снежных людей в фильме довольно сложный грим...
Григорий: Грим был очень сложным. Он состоял из множества разных деталей, причем одноразовых. Так, например, на лицо актера отдельно наклеивался подбородок, скулы, нос, были перчатки... Шкуры были сшиты из настоящего меха, и актерам было дико жарко.
Александр: Прекрасный был комбинезон — мой костюм. Я хотел его взять с собой в Куршевель, но потом меня предостерегли, сказав: не надо пугать людей, некоторые туда приезжают со слабой психикой и усугубляют это состояние там, поэтому не надо...
Григорий: И мало того что грим начинали клеить за четыре часа до начала съемок, его снять нельзя было — только поправить, и потом актеры в этом гриме снимались по 12—13 часов. Последняя смена вообще была 16 часов. Короче, ребятам было очень тяжело, да и вообще съемки были очень опасными. Потому что нас окружали горы, реки, глубокий снег... Стриженов вывихнул ногу, Вилкова саданула себе мачете по руке, режиссер (это я) сорвался и упал на спину, сильно разбил ногу постановщик... У нас есть кадр на фоне реки. На экране этого не видно, но когда в шаге от тебя несется через пороги такая Москва-река со скоростью 100 км/ч, и ты понимаешь, что съемочная группа сидит на краю, да и камера тоже стоит на краю, и один неверный шаг — и все, ты где-нибудь уже в Белом море... Ощущение было такое... сложное. Было красиво, но очень непросто. И артистам было тяжело сниматься, так что часть сцен мы снимали с дублерами, которые ходили на общих планах. Еще на площадку время от времени приезжало несколько егерей, которые отгоняли диких животных — медведей, рысей...
— Долго пришлось уговаривать Екатерину Вилкову ходить по сугробам на каблуках?
Григорий: Да она сама эти каблуки предложила! Даже сама выбрала те сапоги, в которых снималась.
— Кстати, о гриме. Почему снежные люди выглядят именно так?
Григорий: Это мое видение. Мы же не знаем, как они на самом деле выглядят. Мы начали было работать с подрядчиком, который разрабатывал нам грим, но нам тут же стали говорить, как должен выглядеть снежный человек, и настаивали на том, что он должен был быть большой обезьяной. Мне не понравился такой подход, в результате образ мы придумали сами. По тому, как снежные люди выглядят, можно судить, что они очень русские — большие, с широкой переносицей. Они не должны были выглядеть как обезьяны. И помимо всего прочего я также не думаю, что люди вообще произошли от обезьян.
— Если они не похожи на обезьян, значит, они не одичали там в своей тайге?
Григорий: Не одичали. Они очень любознательные и интересующиеся индивидуумы. Ницше, вон, цитируют...
— Для фильма ты сам писал музыку...
Григорий: На самом деле я всегда писал музыку, но «Самка» — наверное, мой полноценный композиторский дебют. А вообще музыку я все время пишу. Лет в двадцать я снимался в фильме «Утоли моя печали», и вот уже там я две свои песни исполнял. Для прошлого фильма «Кошечка» я тоже музыку писал. Не знаю, насколько у меня это получается, но мне нравится этим заниматься.
— То есть маленький бюджет фильма не причина того, что ты сам взялся за написание музыки?
Григорий: Конечно, нет! Просто на этапе подготовки картины, я вдруг понял, что сам могу сделать музыку именно такой, какой она мне представлялась с самого начала. В другой ситуации, если я понимаю, что музыку должен написать и записать не я, и я знаю, что этот человек сделает эту работу лучше, чем я, никакой профессиональной ревности не испытываю. Более того, отношусь к этому совершенно спокойно.
— На пресс-конференции журналисты уточняли жанр этой комедии.
Григорий: Наверное, это психоделическая комедия. Или ромком. Или лирическая комедия... Если честно, мне все равно, потому что для меня это комедия — и все.
— При этом прокатчики тоже не знают, как определить жанр «Самки».
Григорий: Очевидно, что от каждого жанра немного есть. Но я считаю, что чисто жанровых картин почти не осталось — это во-первых, а во-вторых, чисто жанровые картины на самом деле мало кому интересны. Всегда интересно смешение жанров, которое так или иначе всегда дает что-то новое. А мне всегда было интересно заниматься чем-то новым. Однако для кинопоказчиков такая неопределенность жанра стала проблемой, и с кем-то мы так и не смогли договориться о прокате фильма: они сказали, что лучше возьмут что-нибудь американское, потому что уж на американское-то народ точно пойдет. Но, по-моему, они просто не хотят работать и думать над тем, кому можно и нужно показывать фильм. При этом я могу точно сказать, что зрители «Самки» — это зрители с хорошим чувством юмора и способностью к самоиронии, и я больше чем уверен, что таких людей у нас в стране все-таки много, и они готовы посмотреть этот смешной и в общем-то милый, как мне кажется, фильм.
— Из отснятого за две недели весь материал пошел в производство?
Григорий: Вырезанного материала оказалось не так много. У нас в начале был эпизод с Ларисой в детстве. Сняли мы эти эпизоды, и не то чтобы они мне особо не понравились, а просто они были лишними, и история была понятна и без них. На уровне сценария я, к сожалению, этого не увидел. Тогда-то они как раз казались жизненно необходимыми, и без них, мне казалось, сюжет непонятен. Но когда я стал складывать картину, то вдруг понял, что гораздо интереснее быстро взять быка за рога, без долгих экспозиций, и сказать: «Здравствуйте, в эфире „Южноуральские новости“, и я, Лариса Дебомонова». В экспозиции мама читала маленькой Ларисе сказку «Аленький цветочек», и маленькую девочку очень интересовал вопрос, как можно поцеловать чудовище. Мама ей: «Так он принцем стал». А она ей: «Но когда она его целовала, он же был не принцем, а чудовищем!» И мама, не найдя ничего лучшего, ответила: «Вырастешь — поймешь». Ну, вот надо было вырасти и прожить эти две недели в тайге, чтобы понять, как можно поцеловать чудовище. Но картина понятна и так.
— А как в фильме появились другие актеры, кроме Стриженова?
Григорий: Вообще я всегда сам занимаюсь подбором актеров. Собственно, сценарий был написан для Стриженова. Катя Вилкова тоже подходит под тот образ, который я задумывал. Долго не мог определиться с образом жены снежного человека, Жанны, и под нее мы делали пробы. А Стриженов и Вилкова были определены заранее. Мне хотелось, чтобы артистка, исполняющая роль журналистки, была молодая, красивая, чтобы у нее было еще одно качество, которое исключает два предыдущих, — чтобы у нее была самоирония. Потому что молодые и красивые артисты, как правило, любуются собой на экране и не умеют быть смешными.
— В фильме много киноцитат.
Григорий: Да, в фильме множество цитат, например, есть привет «Мертвецу» Джармуша. Из фильма «Несколько дней из жизни И. И. Обломова» (кстати, самый любимый фильм, пожалуй, один из немногих, который не могу смотреть и не рыдать) мы спародировали сцену признания, и, к слову, музыку мы взяли оригинальную, артемьевскую. Есть привет фильму «Любовь и голуби», но, конечно, лучше, если зрители все цитаты и приветы увидят сами.
— Что для тебя мерило успеха?
Григорий: Кроме показателей бокс-офиса, наверное, реакция аудитории на фильм. Мне нравится приходить в какой-нибудь кинозал, в котором тебя никто не знает, и слушать, как зритель реагирует и на сам фильм, и на шутки. Если ты придумал шутку, и зритель смеется, значит, шутка удалась. Значит, это можно считать успехом. Если нет, то, видимо, в чем-то ты промазал. Но я всегда старался делать так, чтобы публика, которая сидит в зале, не думала о том, что происходит на экране, а пыталась чувствовать. Потому что кино ты все равно воспринимаешь сердцем. Да и вообще искусство ты сердцем чувствуешь прежде всего. И я всегда пытался создать некую чувственную среду, поместить туда публику, чтобы она, как губка, впитывала то, что происходит на экране, а потом уже, выйдя из зала, она начинала думать. Если, конечно, есть поводы для этого.
— Во время просмотра мне не давала покоя мысль о возрасте снежного человека. Ему — 39. Это как-то связано с боязнью сорокалетия?
Григорий: Не-не-не, никак не связано. Просто так совпало, что и Александру Стриженову во время съемок было 39, и эта цифра хорошо ложилась на диалог, когда Лариса спрашивает у Ванечки, снежного человека, сколько ему лет, а он отвечает: «Девять», — а потом басом: «Тридцать девять». И то, что он собирается умереть, — это проблема не возраста, а любви, такой, что если тебя полюбят, ты живешь, не полюбят — умираешь.
— Каким главным качеством должен обладать режиссер, чтобы снять хороший фильм?
Григорий: Прежде всего, он должен быть талантливым.
— А как тебе удается совмещать на площадке сразу несколько профессий?
Григорий: На самом деле ничего сложного. Главное, чтобы все было интересно и чтобы ты этим всем занимался последовательно. Вообще кино — это такая призма, в которой прежде всего виден ты сам. Не спрячешься ни за бюджет, ни за декорации, ни за спецэффекты. Вот кто ты есть в жизни, в кино это очень хорошо видно. Поэтому я все делаю как могу. И то, что я делаю, — просто, так сказать, разные грани меня. У любого человека есть своего рода грани, и вот здесь видна одна моя человеческая грань. В другом фильме она другая.