— Григорий, бытует мнение, что супергерои — чуждая российскому кино тема, что подобные фильмы здесь не нужны. Ваш контраргумент?
— Григорий Добрыгин: Если людям не нужно супергеройское кино, то, что тогда нужно? Мы живем в век тщеславия, лени и мзды, где ориентиры стерты, где Библия в лучшем случае стоит на полке, а по сути и мало у кого есть в доме. Вот хотя бы этим языком, на котором говорит наше поколение — языком кинематографа — донести, что есть какие-то другие ценности. Если людям они не нужны, и те желают увидеть что-то кардинально иное, то пусть смотрят фильмы, в которых льется кровь и вылетают мозги.
— Если это увлекательнее, чем какое-то доброе кино с открытым забралом, без какого-то стеснения, идущее к зрителю, то я не знаю, к чему мы движемся, когда такое кино остается под каким-то сомнением и недовольством. Если вам не хватает смысла, то тогда лучше смотреть артхаус. Если хотите увидеть меня в «другой» роли, то посмотрите фильм Алексея Попогребского «Последний день».
—
Ведь в плане жанров российский кинематограф еще только начинает что-то понимать и разбираться, и Тимур Бекмамбетов помогает этому постепенному осознанию. Он понимает, чего хочет, понимает, какое кино снимает — коммерческое, общедоступное. А с другой стороны у нас существуют артхаусные режиссеры, среди которых есть странные люди. Я не понимаю, для чего снимать подобное, для чего нести зло, которое мы и так видим на каждом шагу, и распространять его еще дальше. Просто проблема нашего кино в отсутствии жанров. У нас откровенно смешивают артхаусное кино с таким блокбастером, как, например, «Черная молния», и прокатывают на ста копиях в тех же залах. У нас нет спецкинотеатров для такого кино, которые должны быть рассчитаны на небольшую аудиторию. А «большое кино» — это же ведь единственный рычаг воздействия. И конкретно в «Черной молнии» есть попытка воздействовать на какие-то правильные людские струны.
— Вообще, я бы с удовольствием экранизировал библейские сюжеты. Если мне скажут, что это неактуально и не модно, то я, наверное, пойду в рукопашную. Смотря это кино я понимаю, что ответственен перед людьми, несмотря на то, что играю выдуманного персонажа, но я должен соотносить его поступки со своими. Дети будут воспринимать меня, как его, Диму Майкова.
— В российском кино часто существует слишком сильное разграничение между фильмами: слишком большая пропасть между крупномасштабными фильмами и независимыми, воспринимаемыми, как чуть ли не что-то маргинальное
—
ГД: В том-то и дело. У меня, можно сказать, нет опыта в русском кинематографе. Ведь фильмы Бекмамбетова — это не стереотипное российское кино. Это нечто иное, новое слово, не то, что было раньше. Работа с Попогребским — тоже в определенном смысле совершенно не русский кинематограф. То, как он работает — исключение из правил, дотошно, кропотливо, чуть ли не по минуте в день, целый год он готовился к съемкам. При создании его картины мы наснимали 90 часов материала. Я бы и рад поучаствовать в какой-нибудь комедии, но их в принципе выходит мало. А если и выходят, то это, что называется, «ржака». Людей подсаживают на нее через телевизор, а потом эту «ржаку» выводят и на большой экран. В этом опасность. Я не называю фильмов, но, думаю, понятно, о чем речь.
—
Иван, а как вы относитесь к тому, что супергерои — чуждая отечественному кино тема?
— Иван Жидков: Знаете, я не хочу проводить какой-то параллели с американскими аналогами, Сергей Гармаш вот на одной пресс-конференции как-то сказал, что ничего зазорного в этом нет, что есть какая-то, грубо говоря, одинаковая формула, и что еще в мировой литературе сюжетов всего 37 штук. К счастью или сожалению, я рос на американском кино, я его смотрю, и буду смотреть, вместе с отечественным. Те люди, говорящие о том, что нам не нужны супергерои, пусть объяснят почему тогда у нас такие огромные сборы показывают американские фильмы с американскими супергероями? Значит, они все-таки кому-то нужны? Я абсолютно убежден, что это новая веха в российском кино, и с огромными перспективами. Да и в принципе не всегда интересно смотреть на какого-нибудь Пола или Джон Смита в Нью-Йорке, а в чем-то не менее любопытно посмотреть на Диму Майкова в Москве. Да и к тому же понятно, положительных супергероев у нас мало — Дядя Степа да Илья Муромец. А последние «герои нашего времени»: Саша Белый, Данила Багров там, они же бандиты — не самые положительные люди. Следовательно, герои нужны. И может быть даже будет правильно, что если он [герой] в чем-то будет наивен, но пусть он окажется однозначно хорошим.
—
А не обидно было играть негодяя?
— ИЖ: Я его и не играю. Я играю глупого избалованного мальчишку, причем мне кажется, в чем-то трогательного. И ранимого, являющегося жертвой нашего времени, много смотрящего телевизор. Такого, которому говорят, что, когда ты зарабатываешь вот сколько, то жизнь удалась, зажатого вот в таких стереотипах. Он наивный, глупый, в чем-то искренний парень, но он не негодяй. Олицетворение зла в «Молнии» играет Виктор Вержбицкий.
— У вас с главным героем есть небольшое визуальное противопоставление. У Макса машина белая, у Димы — черная и т.д.
—
ИЖ: Ну да, я его некоторая противоположность: мажористый, самодовольный. А Гриша играет такого простого парня. Так что, думаю, действительно все неспроста.
— Если у фильма будет продолжение, нет ли желания стать таким «настоящим злодеем»?
— ИЖ: Есть. Дай Бог, если будет продолжение, то я бы пошел в сторону некоего злодейства, это было бы развитием моей линии. Очень бы тоже хотелось полетать.
— А вы как относитесь к тому, что в России принято разделение на блокбастеры и совсем какое-то маргинальное фестивальное кино, что чего-то такого срединного нет?
—
ИЖ: Ну, мне кажется, что оно очень относительное. Есть же хорошие коммерческие фильмы, есть плохие. Есть хорошие фестивальные, есть плохие. Если говорить о моих приоритетах, то я могу так сказать, что до определенного момента моей жизни, когда я был совсем еще молодой, для меня событием был сам факт участия в каком-либо кинопроцессе. Сейчас приоритетным является некий интерес к работе, в роли, в режиссере, материале, производственной компании. Я отдаю себе отчет, что «Черная молния» — это абсолютно блокбастерная история, коммерческий проект, который позволит стать нам, так скажем, идентифицируемыми артистами.
—
«Черная молния» — это лотерейный билет. Для Гриши, например, фильм — первая роль, и сразу главная, и в такой картине. Видимо, к нему ночью прилетела какая-то фея, и исполнила его желание. Я в кино снимаюсь достаточно давно и много. Были и сериалы, и фестивальные фильмы. Но я четко осознаю, что, если сейчас выйти и спросить, кто такой Иван Жидков, то все разведут руками. Кто-то может и узнает. Для меня «Черная молния» невероятно важный шаг, своего рода толчок из артистов разряда «я где-то его видел» в артиста более конкретного, узнаваемого. Вся эта история — большое счастье в моей жизни. То, что я сейчас разговариваю с вами, то, что мы ездим с этим фильмом — все это напоминает мне один большой праздник. Все, что от меня зависит, я сделал, и если продолжатся работы над второй частью, то буду тремя руками «за».
— Москва, в которой живут ваши герои, это настоящий город или все-таки вымышленный, альтернативная реальность?
— ИЖ: Мне кажется, что тот же город. Таких персонажей везде полно. В фильме все очень похоже на нашу жизнь, только с небольшими элементами фантастики. Я сегодня ехал в метро и думал, вот бы мне такую же Черную молнию. Я очень верю в этот фильм, и желаю, что у него все было хорошо, и его прокатная судьба была такой, на какую рассчитывают его создатели.
— Как вы относитесь к тому, что в, так сказать, кинокомиксах, если абстрактно отнести «Молнию» к данному жанру, героини присутствуют чаще для красоты или для того, чтобы падать с большой высоты?
— ИЖ: В общем-то, все так, но героиня Кати — это еще и стимул для героев. Ну и вообще, я считаю, что она одна из красивейших современных русских актрис.
— Об этой героине часто говорят, что ее мотивация вызывает сомнения. С начала она с вашим героем, побогаче, потом со вторым...
— ИЖ: А потом и еще раз наоборот. Вдобавок, она думает, что Черная молния — это я. Вот такой некий принц, еще и супергерой, все материальные и статусные вещи на моей стороне. Но в итоге она все равно выбирает того, кто ближе ее сердцу.
— Да, но она-то обращает какое-то внимание на героя Григория только, когда он «приодевается», покупает iPhone...
— ИЖ: Сейчас такое время, когда, к сожалению, зачастую внешний вид становится какой-то неотъемлемой частью. Но главный герой ей интересен именно из-за своих внутренних качеств. Ведь он супергерой, а не его машина. Добро заключается в его поступках — машина лишь помощник. Понимаю, что приставка «супер» может смущать, ведь у него нет сверхспособностей, он не стреляет лазером из глаз, зато он совершает героические поступки, просто у него еще и машина летает.
— А вот были ли такие моменты, что вы с Григорием Добрыгиным соперничали, не только по роли, но и на съемочной площадке?
— ИЖ: Нет, что вы. У нас все было весело, легко и непринужденно.
— А из героев западных кинокомиксов чем-то вдохновлялись для создания образа, тем же «Человеком-пауком», например?
— ИЖ: Нет, скажу, может быть, пафосно и громко, но своего героя я создавал без оглядки на западные аналоги. Но вообще я на подобные фильмы хожу не без удовольствия.
— А в чем, по-вашему, главное отличие «Черной молнии» от своих аналогов?
— ИЖ: Отличие «Черной молнии», как мне кажется, в том, что спецэффекты там нужны постольку поскольку. А сама история в первую очередь про любовь и человеческий героизм в образе Григория. В чем-то может быть наивная, лубочная, но это лучше, чем, если стать героем, перебив кучу людей. Это такой нравственно укрепляющий фильм.