— Николай, в вашем фильме зрители увидят Олега Меньшикова в непривычном образе. Это мощная роль и столь же мощное ее исполнение. Как на роль тренера Тарасова нашли столь подходящего и совсем, на первый взгляд, непохожего внешне актера?
— Мне кажется, роль Тарасова столь же важна в «Легенде № 17», как и роль заглавного героя, Харламова. На самом деле это два равноправных персонажа. Поэтому ошибиться в выборе актера означало провалить всю картину. Все помнят, каким был Тарасов. И я тоже помню: тяжелый, тучный человек, сильно немолодой. Таким мы его видели на телевидении, а кому повезло — в жизни и на матчах. И кажется, что он был таким всегда. Но это ошибка! В ту пору, в какую происходит действо нашей картины, Тарасову было 50 лет. И Олегу Меньшикову сегодня 50. Мы искали такого большого и крупного человека, а я все выяснял, каким же был Тарасов. Оказалось, что ростом он был с Харламова, то есть 1,73—1,74 метра. В молодости он был спортсменом, как известно, то есть он был достаточно сухощавым. Когда Олег был уже утвержден на роль, я, для того чтобы уж как-то для себя утрясти эту ситуацию с несхожестью внешней, попросил, чтобы мне нашли фотографии Тарасова той поры. Я был потрясен, потому что Меньшиков и Тарасов похожи были внешне. У меня есть фотографии — могу показать. Я их изучал и просто не верил своим глазам. Но вопрос был не в этом. Внешняя похожесть — это для кино очень хорошо, но она ничего не решает, если нет содержания. Когда Олег пришел знакомиться, а мы с ним не были знакомы до этого, я отводил от него глаза, когда мы начали общаться. Потому что он улыбался, и я видел ослепительную юношескую улыбку, звездный шарм, весь этот образ красавца, героя-любовника, удачливого человека, любимчика зрителей и фортуны. Он совершенно не срастался в моем сознании с этим сумрачным и тяжелым человеком, которым Тарасов был прописан в сценарии.
Мы договорились встретиться и почитать сценарий. Даже не порепетировать, а что называется, «размять текст». Приехал Данила Козловский из Питера. Он в тот момент тоже пробовался на роль. Открыли сценарий, начали читку. И я обалдел. Куда девался этот красавец и любимец фортуны? Передо мной сидел суровый, неулыбчивый, очень уверенный в себе, но не самоуверенный, очень жесткий, немолодой мужчина. Тиран, деспот, грандиозный тренер. Я задрожал от восторга и предвкушения. Ну и дальше судьба роли была решена. Работать с Меньшиковым было очень интересно. И я слышал, хотя такие слухи ходят о каждом актере, что он сложный, вот он такой, вот он сякой. Но мне с ним было замечательно, мы очень подружились. У меня самые хорошие впечатления от работы. Надежный друг, товарищ, человек, который точно знает, чего он хочет, который тщательно готовится к работе и приносит на площадку эмоцию, энергию образа. А вас-то он убедил, Меньшиков?
— Конечно! А сцена, которая лично меня больше всего поразила…
— Сцена в аэропорту, наверное?
"Олег просто не мог себе позволить в хорошем настроении прийти на площадку, чтобы сняться в этой суровой и драматической сцене"
— Нет, сцена, когда он, можно сказать, шаманит. Выходит во двор своего дома во время хоккейного матча в Канаде — это совершенно магический момент. Мне интересно, как эта сцена появилась, была ли она изначально прописана в сценарии?
— Да, в сценарии она была заложена в две строки, а дальше мы ее должны были придумать и снять. Когда наступило время съемок, произошел интересный момент. В тот день мы снимали сцену в морге. Мы ее сняли, сняли хорошо, Олег был очень доволен и, несмотря на то что у него был перерыв в несколько часов, не хотел уезжать. Я ему говорю: «Давай домой, отдохни. У нас еще несколько других сцен впереди, а вечером ты приедешь на Котельническую набережную, и мы снимем твой эпизод во дворе». А он: «Нет, я не уеду. У меня хорошее настроение, я хочу быть с вами». Мне было приятно. А потом он — раз! — и изменился. Ходит сердитый такой, прямо злой, насупленный. И вдруг уехал. Когда мы выехали на новую площадку, Меньшиков появился там в большом напряжении. А Данила, который не должен был сниматься в этой сцене и сказал: «Я приеду. Я хочу еще повидаться» — Данила прискакал такой веселый, но, увидев Меньшикова, говорит: «Я пойду…» Олег приехал до такой степени раздраженным, что мне самому было с ним сложно общаться.
Я позвонил продюсеру и сказал: «Приезжайте, пожалуйста. Со звездой сложно». Мы с актером не ссорились, не знаю, что с ним произошло. Приехал продюсер. Я Олегу сказал, что в этой сцене мне от него нужно. Он мрачно выслушал. Я: «Все хорошо?» Он: «Да». И ушел на исходную точку. «Мотор! Камеры! Начали!» Олег сыграл сцену, как и всегда, идеально. И, когда прозвучала команда «стоп!», вдруг появился прежний Меньшиков, улыбающийся. И я только потом понял, что вот это внезапное раздражение, мрачность, насупленность — это был способ ввести себя в нужное состояние. Так актер настраивался для сцены. Он не мог принести в кадр свое хорошее настроение, которое возникло, когда он хорошо сыграл предыдущую сцену, сложнейшую. Он просто расцвел, потому что все получилось. Но Олег просто не мог себе позволить в хорошем настроении прийти на площадку, чтобы сняться в этой суровой и драматической сцене, когда герой проигрывает полностью. Когда он собственной внутренней силой меняет настрой всей команды и ход матча. Я был поражен, как он подготовился для этой сцены.
— Мне показалось, что «Легенда № 17» — это в хорошем смысле очень просчитанное кино. В нем есть для любой аудитории понятный юмор, есть нарастающее напряжение, есть даже фриковатые герои.
— Просчет, разумеется, был, но не математический, а эмоциональный. Я вам больше скажу: мне не на что было опереться, у меня не было любимых фильмов в этом жанре. Я смотрел какие-то картины, мне они не нравились, и я очень переживал из-за этого. Хотелось что-то иметь перед глазами, некий образец, эталон. Например, когда я снимал «Звезду», у меня был «Список Шиндлера» перед глазами. Не «Спасти рядового Райана», как ни странно, где были разведчики и прочие, а именно «Список Шиндлера», потому что интонационно он мне очень близок. Я двигался в каком-то таком эмоциональном направлении. А здесь не было подобной картины, и я опирался просто на интуицию, что называется. Когда мы выстраивали, перестраивали и доделывали сценарий со сценаристами, мне очень помогло учение Александра Наумовича Митты. Он меня пускает на свои семинары зайцем, и я получаю там огромное количество необходимой информации. Я ее уже знаю наизусть, но, обновляя в памяти и поддаваясь чарам Митты, я получаю мощный заряд творческой энергии и могу по-другому смотреть на предложенную тему. Очень во многом сценарий перестроили именно благодаря Митте. Перепридумалось многое, уточнилось многое, были внесены новые линии. Например, в первоначальном сценарии вообще не было линии любовной, не было героини Светы Ивановой. Не было героя Меньшова, не было сцены в «Лужниках». Ничего этого не было, этого блока не было. Матч канадский был в середине фильма. Была совершенно другая структура, все было иначе сделано. И полгода мы занимались этим перестраиванием, достраиванием сценария.
Какие-то вещи возникали прямо на площадке. Например, в сценарии был такой персонаж, доктор; он появлялся один раз, произносил реплику насчет того, что «хорошо, если вы будете ходить». И все. Ну там еще раз, может быть, проходил. Мужчин в фильме много, а женщин не было. Я снял трубку и позвонил моей любимице, которую я обожаю, которая у меня снималась во многих картинах, — Нине Усатовой. И сказал: «Ниночка, у меня есть персонаж с одной репликой, появляется в одной сцене. Я хочу добавить его еще в двух или трех, но не могу увеличивать экранное время. Он должен остаться в тех рамках, в которых существует, но внутри сцены можем что-то сделать». Она: «Мы придумаем». Без каких-либо сомнений она примчалась на площадку, и мы стали придумывать. Я предложил, что она все время ходит и рисует себе губы помадой. Усатова это тут же обыграла как идею, что она хочет понравиться. Как только появляются мужчины, она сразу начинает краситься. Тут же возник на экране образ одинокой женщины, которая хочет понравиться настоящим мужчинам из хоккея. Она, конечно, гениальная актриса. Она на площадке-то была полдня всего. А получилась целая роль.
— Я смотрела фильм на кинорынке. Вы тоже были в зале и, наверное, заметили, как взбудоражен был зал в сцене матча СССР—Канада.
— Я еще не понял, почему это произошло. Для меня это, конечно, было очень неожиданно. Такая яркая реакция, просто-таки зашкаливающая…
— Зрители буквально начали болеть и хлопать каждому голу! Воссоздать хоккейный матч — насколько сложная это задача?
— Вы знаете, она прежде всего была сложной творчески для меня как для режиссера. Потому что в сценарии матч был прописан скупо: «Харламов овладел шайбой и забил прекрасный гол». А у меня их десять — этих голов, разных, канадских и наших. Мне надо было выстроить это так, чтобы зрительское напряжение и азарт нарастали, чтоб не было: «А, ну все понятно». Этот матч я, человек нехоккейный, придумывал полгода. Ровно полгода. Я ходил, я каждую шайбу как-то называл, я выстраивал внутреннее действо. Вот агрессивный напор противника, наши потрясены, почти сломлены. Вот первая надежда. Вот это испанская шайба, это бурлит испанская кровь героя, бегут быки. Я рисовал раскадровки кадр за кадром, весь матч. Я рассказывал актерам, как они здесь меняются, как меняется их характер. С чего начинается сцена и к чему приходит. Это было очень сложно. Я люблю сцены-аттракционы, для меня это режиссерский кайф. Но как все-таки сложно их делать! Тут я себя дожал. Я заставил себя полностью сделать раскадровки по всей картине, от первого эпизода до последнего. Помню, как был счастлив, когда наконец закончил. И мне это реально очень помогло. Когда я работал с постановщиком хоккейных сцен, я ему объяснял: вот в этой сцене мне нужно это по действию. Здесь — командная игра, условно говоря. Здесь — личный прорыв героя; он должен двигаться от наших ворот к канадским через все поле. Вот здесь — «испанская» шайба, испанская кровь… Ну и так далее.
"Если мы будем рассказывать историю реального человека один в один, то ее будет просто скучно смотреть"
Что-то возникало из воздуха, что называется. В последний момент был утвержден Саша Лобанов на роль Гуськова, друга Харламова. Очень неожиданно причем. Смешно, потому что я снял с роли предыдущего исполнителя за два дня до съемок. И говорю: найдите кого угодно. А кого найдешь за два дня? Там все-таки нужны были спортивные данные, рост и все такое. Я приехал на «Мосфильм» проверить готовность декораций. Смотрю: идет по павильону высокий и мускулистый парень. Вот бы мне такого героя! И вдруг я понимаю, что это его мне ведут. На Гуськова. Я говорю: «Ну что, утверждаем». А он вдруг: «Вы знаете, я не могу, потому что я улетаю в Норильск на съемки. Я обещал». Я говорю: «А вы уже давно снимаетесь в этой картине?» Он: «А я еще не снимался». Я говорю: «Что-о-о-о?!» — «Ну, меня позвали там в эпизод на три дня». — «Да вы с ума сошли?! Вы понимаете, что речь идет об одной из главных ролей в большой картине? А вы там акробатом на заднем плане». — «Мне неудобно, я же пообещал», — сказал честный Саша. В итоге мы разрулили эту ситуацию, нашли актера на роль акробата и отправили в Норильск, не подвели коллег. А дальше произошла следующая история. Саша ко мне приходит в офис и говорит: «Вы только не пугайтесь, но можно я вас попрошу?» — «Попробуйте». — «А можно я зуб вытащу?» — «В смысле?» Оказалось, что у него выбит передний зуб.
— У него действительно выбит передний зуб?
— Да! Я вызвал гримера, мы замазали вставной зуб черным. Поглядели — красота. Я говорю: давай вытаскивай его. А вечером мне звонит продюсер. И мрачно так, очень раздельно произносит в трубку: «Получил письмо от агента актера Лобанова, который пишет: „В связи с тем, что режиссер Лебедев потребовал вытащить передний зуб актера Лобанова, мы просим оплатить все работы, чтобы удалить этот зуб, а потом потратить деньги на восстановление“». И я говорю, мол, да, это хорошо будет, это так работает! И такая тягостная пауза на том конце провода. Тут до меня доходит, что продюсер не понимает, что речь идет об искусственном зубе. Он решил, что я потребовал вырвать настоящий зуб актера Лобанова. Когда это все разъяснилось, мы рассмеялись, и продюсер согласился. Но и в этой истории есть продолжение, потому что Саша пошел к зубному врачу, которая извлекла его вставной зуб. Девушка оказалась молодая, симпатичная. У них завязался роман. Она приехала на съемки в Минск. И вот заканчивается очередная смена, звучит последняя команда. И вдруг на льду схватываются две команды, начинают драться. Я ничего не понимаю, что происходит. А потом канадцы и советская сборная начинают танцевать друг с другом какое-то сумасшедшее танго. Саша выхватывает с трибун Катю, встает перед ней на колено на льду и перед всем честным народом делает предложение. Оказалось, у меня за спиной съемочная группа придумала и осуществила это шоу, чтобы Саша вот так ярко и незабываемо смог посвататься к своей девушке. Они поженились и живут сейчас счастливо. Вот так завершилась история про выбитый зуб.
— Удивительная история! А в сцене с быками, что вы снимали в Испании, поделитесь, приходилось рисовать быков?
— Как бы не так! Все снималось вживую. Для того чтобы снимать этих быков, нужно было получить разрешение чуть ли не на уровне правительства испанского, потому что каждый год, когда происходят эти бега, энсьерро, там погибают люди. Словом, когда вы видите на экране толпу людей, бегущих перед стадом быков, это не комбинированные съемки. Но, конечно, когда мы снимали ребенка и быка, тут уже пришлось идти на всякие ухищрения. Этот конкретный бык был невероятно опасен. Просто машина для убийства. Мы специально выстроили в центре города ограждения металлические в несколько слоев. Там стояли пожарные команды, там стояла полиция с огнестрельным оружием, скорая помощь, врачи и прочее. Была сложнейшая, опаснейшая съемка. И сама подготовка была очень сложная.
— Зрители увидят на экране сына Харламова, Александра, его сестру Татьяну Борисовну. Насколько я знаю, семья Валерия Борисовича очень плотно участвовала в процессе создания фильма. Какими были их пожелания, просили ли они что-то убрать, а что-то включить в картину?
— Прежде всего я им очень благодарен за понимание того, что это все-таки кино, художественный образ. Если мы будем рассказывать историю реального человека один в один, то ее будет просто скучно смотреть. У жизни и у кинофильма разная внутренняя драматургия. И вот на это они пошли. Они одобрили сценарий, понимая, что вот здесь что-то изменено, здесь это происходило не так. Допустим, Татьяне Борисовне было очень тяжело принять, что в сценарии герой ссорится с матерью. В жизни у них были замечательные отношения, и мать Харламова была мамой всей команды. Но, чтобы рассказать историю более ярко, нам потребовался конфликт. Тогда тема любви — и матери к сыну, и сына к матери — звучала бы громче, ведь когда все хорошо, то и рассказывать нечего. Татьяна Борисовна рассказала потрясающую историю, как Бегония (мать Татьяны и Валерия Харламовых) вылезла на ледовую арену и стала бить судью дамской сумочкой. Мы даже сняли это. Но в результате этот эпизод был вырезан, ибо прозвучало: «Нет, это невозможно. Такого быть не может». Я пытался возразить: «Это было!» Мне возразили моими же словами: «У нас образ». Вот такая происходила балансировка на грани документа и вымысла.
Я не знаю, как Татьяна Борисовна отнесется в итоге к картине, она ее еще не видела, только кусочек. Надеюсь, что она фильм примет, даже если это будет расходиться с ее представлениями о происходящем. Но, я думаю, она знает и не сможет не почувствовать, что это сделано с огромной любовью к героям и конкретно к ее брату. И мы хотели, чтобы его так же полюбили все наши зрители.