Главная Кино-Интервью Кристоф Вальц: «Фильм — это живой организм»

Кристоф Вальц: «Фильм — это живой организм»

E-mail Печать PDF
Кристоф Вальц — австрийский актер с богатым театральным опытом, устойчивой и сформировавшейся карьерой на телевидении и в кино. До 2009 года скромный профессионал, звезд с неба не хватающий, становится, благодаря участию в фильме Квентина Тарантино, актером с мировым именем. За роль штандартенфюрера СС Ханса Ланды Кристоф получает признание Каннского фестиваля, а в дальнейшем выигрывает многочисленные награды разных кинокритических ассоциаций, «Золотой глобус» и «Оскар». Редчайший случай в истории кино, когда актер просыпается знаменитым в 53 года, уже и не помышляя о такой славе.

Разумеется, с этого момента все двери Голливуда для скромного европейского актера открыты, а у зрителей появляется уникальная возможность увидеть и оценить настоящий талант и огромный профессиональный опыт. После «Бесславных ублюдков» Кристоф снимается практически без перерыва: «Зеленый шершень» Мишеля Гондри, «Воды слонам!» Френсиса Лоуренса, «Резня» Романа Полански и «Джанго освобожденный» Квентина Тарантино.




Мы встретились с Кристофом в Нью-Йорке незадолго до премьеры фильма в Штатах. Как и остальных журналистов, присутствующих на интервью, нас поразил вид актера: наголо бритая голова, очки и при этом очень элегантный костюм. Оказалось, что обритость — необходимость, связанная со съемками фильма Терри Гиллиама «Теорема Зеро», где он играет главную роль.

По нашей предыдущей встрече с актером по поводу «Бесславных ублюдков» мы помним, что он остер на язык и изъясняется на английском весьма витиевато, что довольно непривычно для уха, привыкшего к довольно простой речи американских актеров, где заполнителей пауз часто гораздо больше, чем слов. С Кристофом всегда надо быть настороже, чтобы не поставить себя в дурацкое положение, так как он мгновенно на это реагирует либо остротой, либо иронией. Однако мы всегда получаем истинное наслаждение от разговора с умным и интересным человеком.

— Кристоф, как получение «Оскара» и других наград за работу с Тарантино отразилось на вашей карьере?

— Отразилось самым серьезным образом. В основном это перемены, связанные с тем, что у меня появился выбор, точнее сказать, больше возможностей выбора. Впрочем, не так. Выбор у меня был всегда. В конечном итоге актерский выбор — это «да» или «нет», но в моем случае немного изменились критерии моих «да» и «нет». Во всяком случае, я так это вижу.

— Выбирая роли, вы предпочитаете какой-то определенный жанр и амплуа? Или у вас какие-то другие критерии?

— Я не предпочитаю жанр или амплуа. Решение принимается на основе комбинации целого перечня элементов. В большинстве своем, конечно, оно опирается на то, нравится ли мне история, в которой зовут принять участие. Второй важный элемент — то, с какими людьми мне предстоит работать и для кого я жертвую какой-то частью своей жизни. Важно, кто у меня партнерша или основные партнеры, так как, знаете ли, как актер ты хорош ровно настолько, насколько хороши твои коллеги. Затем важно, что из себя представляет герой, чем он для меня уникален. А дальше по списку идет место съемок, адекватное истории и моей заинтересованности. И, учитывая все это, я начинаю взвешивать одно против другого: хочу ли я застрять на три месяца с этой дамой в главной роли (делает гримасу неуверенности и шутливой брезгливости), но, с другой стороны, режиссер в этой картине (делает живо заинтересованное лицо) — с ним я бы поработал, он, может быть, мог бы уравновесить для меня это неудобство! Но они снимают в Болгарии! (Бьет себя по колену в досаде.) Не уверен, что хочу торчать в Болгарии три месяца. Что? Ах, на побережье! Тогда, конечно, звучит соблазнительно. (Смеется.) Ну и так далее.

"Образование дает людям представление о том, что такое жизнь человека, объясняет ее хрупкость и ценность"


— Вы произнесли слово «пожертвовать». Довольно сильно для нескольких месяцев, а то и недель съемок, нет?

— Я слышал себя, когда сказал «пожертвовать», и сразу подумал, что, может быть, слово сильнее по смыслу, чем я предполагал, но я сказал именно его, значит, откуда-то оно выскочило. Не иначе как из подсознания. Я полагаю, что можно назвать это своего рода пожертвованием, так как, соглашаясь на работу в фильме, ты как бы отрезаешь от себя все, из чего состоит твоя обычная жизнь. Ты оставляешь на это время свою семью, и твоя жизнь тебе уже почти не принадлежит. На каком бы примере вам показать? Ну вот если бы я был охотником на мамонтов и собирал товарищей на охоту. (Далее следует целая сцена с изменениями голосов, жестикуляцией и мимикой. Сначала говорит грозным голосом.) «Мужики! Пошли охотиться на мамонтов!» (Затем следует рассказ про то, как они собирались, что обсуждали, как долго шли, куда, как охотились и что из этого вышло. Пересказывать это — все равно что написать короткий рассказ. Оставляем этот момент вашему воображению.) Так что, как видите, в какой-то степени ты жертвуешь частью своей жизни на этот период времени. Кстати, особенно в «Джанго». Там был довольно длинный съемочный период. Я был активно занят в «Джанго» почти девять месяцев. У нас было 130 съемочных дней, и я точно был там не меньше ста.




— Кристоф, во время нашей прошлой встречи мне не удалось спросить вас о вашем опыте работы с Квентином Тарантино. Будет ли уместно спросить об этом сейчас, после вашего второго фильма вместе?

— Разумеется, спросить можно, но другое дело — смогу ли я вам ответить адекватно. Каким я вижу Квентина Тарантино? Очень общий вопрос. Дайте подумать, чтобы дать вам адекватный ответ. Видите ли, есть Квентин-сценарист, есть Квентин-режиссер, Квентин — мой друг, Квентин-кинематографист, Квентин — кумир поп-культуры, Квентин — обычный человек... Все это одна персона, конечно. В зависимости от того, какую часть его индивидуальности я выберу, будет зависеть и мой ответ. (Улыбается чуть снисходительно.) Впечатление от Квентина в понедельник может быть абсолютно другим, чем во вторник, и так далее.

Если говорить об опыте работы с Квентином, то тут дело в том, что фильм в процессе создания — это живой организм, чудовище даже, если хочешь, и период перед началом съемки заключается в том, чтобы укротить это чудовище. И я думаю, что я понимаю природу этого зверя, как понимаю природу внутреннего зверя Квентина. Я никогда не говорю, что мое мнение важно, хотя меня часто спрашивают: «Участвовал ли ты в процессе доработки сценария или добавлял ли что-то свое в героя?» Нет, нет и нет. Моего мнения никто не спрашивал! И я никогда не стал бы его навязывать или требовать равного участия в создании фильма. Это было бы как минимум глупо! Это его зверь. Он его оживляет. Моя же задача — удержаться на нем, если можно так сказать, а он, Тарантино, содействует этому, помогает всеми силами. Поскольку я даже мечтать не могу влезть в его творческий процесс (причем даже не только из огромного уважения к его работе, его поразительному подходу к материалу, его уникальному видению и фантастическому воображению), я предпочитаю наблюдать за этим процессом из исключительно эгоистичного желания научиться езде на этом звере. (Улыбается.)


— Были ли у вас какие-то сцены, которые вы считали более сложными в сравнении с другими?

— Я, знаете, не веду дневник с записями, по которым мог бы оценивать сложность той или иной сцены. Все зависит от того, что происходит и почему это происходит, и от условий, в которых это все происходит. Иногда бывает так, что ты считаешь какую-то сцену простой и легкой для исполнения, ты совсем не беспокоишься о результате, полагая, что все пройдет гладко, а она оборачивается какой-то совершенно неожиданной сложностью. Другая сцена представляется тебе ужасно сложной, и ты в недоумении и волнении относительно того, как все это сыграть, а в итоге все получается легко и само собой. У Тарантино так происходит почти всегда. Ты порой волнуешься до смерти, не уверен, что сделал все, как Квентину надо, отыгрываешь и спрашиваешь его: «Ну как? Будешь снимать так?» А он говорит: «Все уже снято! Отлично!» В итоге сцена просто как бы проигрывает сама себя, а ты просто двигаешься вместе со всеми в указанном тебе на странице сценария направлении. Тут главное заключается в полном доверии тексту.




— Что отличает съемочную площадку Тарантино от других, на которых вы бывали?

— Как и любую другую площадку в мире, я полагаю. Нет какого-то определенного объяснимого параметра, по которому делаются фильмы Тарантино. Все делается в соответствии с необходимостью. Там каждую минуту происходит множество непредвиденных вещей, на которые нужно реагировать мгновенно — что-то менять, что-то добавлять. Квентин не нуждается в подсказке какого-то решения, оно у него находится всегда, когда необходимо. Сложность часто заключается в том, чтобы сделать правильный выбор, потому что во время съемки всегда возникает множество самых разных идей. Как выбрать единственную? Он не снимает разные версии сцены, что, кстати, становится весьма популярным среди кинематографистов. Никто не предлагает: «Давайте снимем пять версий, а потом выберем нужную или просто соберем их все в одну кучу». Я ненавижу такой подход. И Квентин никогда этого не делает, потому что у него решение зависит только от одного вопроса: «О чем мой фильм?» Наверное, в этом и заключается особенность работы Тарантино на съемочной площадке. Ответил я на ваш вопрос?

— Да, вполне. Но было бы очень любопытно узнать немного о Тарантино как о человеке. Могли бы вы что-то рассказать из личных впечатлений?

— (С почти ядовитой улыбкой) Нет, не мог бы. Личное — это личное. Я считаю исключительно неприличным говорить о частной жизни людей. По-моему, это признак дурного тона в обществе, этого невероятно много в наши дни. Но я скажу вам следующее: Тарантино феноменально чувствителен. Его антенны настроены на все и всех, они улавливают все происходящее вокруг. Он чувствует даже то, что ты только начинаешь осознавать, узнав его реакцию. Он умеет предвидеть, и в этом нет даже элемента случайности. Во всем, что он делает, есть цель и смысл, пусть это даже безумная идея или совершенно великолепное и точное решение. Или какой-то творческий хаос. Он может создать атмосферу, в которой люди выполняют в точности то, что ему нужно для его фильма. Он — режиссер в самом прямом смысле этого слова, тот, кто направляет. И сверх этого он еще и писатель в самом прямом смысле этого слова.

— Не могли бы вы прокомментировать как-то последние события в Штатах, связанные с распространением среди населения оружия? Этот вопрос вполне соотносим с «Джанго», по-моему, так как в фильме много стрельбы и насилия, а на это часто реагируют как зрители, так и критики…

— Вы загоняете меня в угол этим вопросом. (Усмехается.) Я не знаю, о каких событиях конкретно вы говорите. Ах да, постойте! Вы имеете в виду утренние новости о резне в начальной школе. Я не могу комментировать это, нет. Но в целом замечу только, что не понимаю, отчего так сложно контролировать оружие среди населения в Штатах. В Европе мы с этим прекрасно справляемся. Я понимаю, что это конституционное право в Штатах — иметь оружие в частных руках, но, позвольте, ведь конституция была написана в XVIII веке, а тогда это имело смысл. Зачем же все автоматически переносить в наши дни? Разумеется, события, подобные сегодняшнему, будут иметь место, но я не думаю, что это связано только с наличием оружия у людей. На мой взгляд, это связано напрямую с образовательным уровнем населения. Образование дает людям представление о том, что такое жизнь человека, объясняет ее хрупкость и ценность. Ваш вопрос ставит меня в очень странное положение потому еще, что вы связываете его с насилием в кино. Я знаю, что Квентин очень не любит дискуссии на эту тему, и я понимаю почему. Простите меня за то, что я повторяюсь, но, на мой взгляд, кровь в фильмах Тарантино краснее настоящей крови, что делает ее скорее метафорой, чем отражением действительности. Да, есть в сцене резни в холле Кэндиленда эстетический аспект, но я не считаю, что она прославляет насилие. По-моему, скорее ужасается ему.




— Вы считаете, что образование — это ключ к переменам в обществе?

— Абсолютно и однозначно да! Я в этом полностью убежден. И мне становится не по себе, когда я слышу, что такие политики, как кандидат в президенты Митт Ромни, говорят, что если вы хотите дать образование своим детям, то должны за это платить немалые деньги, а если у вас нет денег, то это ваши проблемы! У общества серьезные проблемы, если урезаются фонды на образование, а большинство населения может позволить себе только купить еще одну жестокую видеоигру своему ребенку.