В премьере Деклана Доннеллана «Буря» по пьесе Шекспира, впервые сыгранной в Париже, Игорь Ясулович играет изгнанника и властительного мага Просперо.
Пьеса "Буря" — что она может дать сегодняшнему зрителю?
"Буря" — одна из последних пьес Шекспира, в ней есть глубокие размышления о том, что такое человек и его поступки, что такое похоть власти. Рассуждать на эти темы интересно. Главное — не формулировать окончательно, ведь спектакль — это живая ткань. Деклан после спектаклей не высказывает конкретные замечания, а предлагает подумать на какие-то важные темы, например о вине Просперо. Кажется, он — безвинная жертва, но ведь его историю мы знаем с его же слов.
Зарубежные рецензенты писали, что в вашем Просперо есть и деспотические черты.
Конечно. Представьте — прожить двенадцать лет на острове. Надо вырастить дочку, выдать замуж. А с другой стороны — жажда мести, которая уродует человека. Это не надо педалировать, но без этих размышлений невозможно выходить на сцену. Великую драматургию можно играть долго. Вы живете, меняетесь, открываете новые смыслы. В нашей жизни много было событий, о которых думаешь в связи с "Бурей". Почему так происходит, почему человечество не учится на своих ошибках. Когда читаешь то, что написано гением, понимаешь, что он знал что-то о человеческой природе, и это до сих пор волнует. Пытаешься не ответить на вопросы, но хотя бы поставить их перед собой. Однозначных ответов нет.
В работе с Доннелланом чувствуется принципиальная разница с отечественной режиссерской школой?
Большой режиссер он и есть большой режиссер. Доннеллан доверяет артисту. Он дает свободу, но держит общую конструкцию. Он может менять что-то, и это абсолютно нормально: нам нельзя закосневать. Главное — размышление, проба. Происходит это так: вы выходите, пробуете что-то и сначала чувствуете неловкость. Но постепенно, по мере того как вы разбираетесь в своем персонаже, начинаете ощущать полнокровие.
Сложно играть в фестивальном проекте? Ведь спектакли играются с большими перерывами.
Принципиальной разницы нет. В МТЮЗе я тоже могу играть некоторые спектакли раз в месяц. И это мое дело — помнить, что у меня спектакль, и за несколько дней подготовиться к нему. Это вопрос профессионализма. Вы облачаетесь в игровой костюм, и сам этот процесс настраивает ваш организм на определенную волну.
Что вы думаете о судьбе репертуарного театра в России?
Я помню, как в 1958 году, когда я поступил во ВГИК, мой мастер Михаил Ромм говорил, что театр скоро умрет. И были основания — театр переживал не лучшие времена. Но через несколько лет возникли "Современник", Любимов, Эфрос, Товстоногов, Ефремов. Это стало возможным потому, что был стационарный театр. Наше дело странное. Мы можем и спринт пробежать, но в хорошую драматургию надо погружаться. Где этим заниматься? В антрепризах? Но у антрепризы другие задачи. А художественная жизнь может быть только в стационарном театре. Антреприза, как и кино, эксплуатирует то, что накоплено репертуарным театром. Я вижу в зале молодые лица, вижу, как они слушают, например, Достоевского. Им почему-то это нужно. У меня вопрос — кто имеет право отнимать у них это?
Анна Банасюкевич