Дмитрий Крымов выпускает свою следующую загадку «Горки-10», смысл которой критики и зрители будут разгадывать до конца сезона.
— Ваш театр ассоциируется с Чеховым, Буниным… Откуда интерес к сугубо советской драматургии Вишневского и Погодина?— Я соскучился по каким-то резким движениям. Хочется сделать что-то экстравагантное, что-то сказать, прыгая с места на место, ходя на ушах, падая, разбиваясь, улыбаясь или демонстративно плача…
— Эту экстравагантность вы нашли в "Оптимистической трагедии" и "Кремлевских курантах"?
— Драматургия там ужасная — если говорить о Погодине, например. Но там есть сюжет, который меня интересует, сцена, когда инженеру предлагают участвовать в плане ГОЭЛРО… На нее можно взглянуть по-разному, есть несколько версий этой сцены. В спектакле внешне все непонятно, фрагменты между собой никак не связаны, так же как это было в спектакле "Опус №7". Трудно сформулировать, что мы делаем, но я доверяю своей интуиции.
— А как в эту компанию затесался Пушкин с "Борисом Годуновым"?
— Там, во всех этих пьесах, внутри лежит какая-то одна тема, трудно высказываемая. Какой-то жестокий абсурд, иногда находящий объяснение, которое тут же исчезает. "Борис Годунов" — как раз момент такого объяснения.
— Спектакль "Горки-10" — о художнике и власти?
— Это такой каламбур по поводу абсурда нашей жизни. Хотелось его передать через клоунскую манеру. Сейчас трудно сказать что-то серьезно так, чтобы это было услышано. Мы нашли такую форму, не знаю, как ее назвать. Я делаю то, чего не делал раньше. Сейчас слово обесценено. Иногда вроде человек говорит правильно, но это такой человек, что нельзя верить. В нашей жизни происходит такой дурной театр. Вопрос только: как его передать через хороший?
— То есть на уровне прямого посыла невозможно что-то донести до зрителя?
— Я не говорю "невозможно". Я просто не очень это чувствую, не очень в это верю. Может быть, я не видел каких-то удачных примеров. Все, наверное, возможно, но каждый же со своей колокольни рассуждает…
— В ваших ранних спектаклях слов почти нет, а в последних — много текста… С чем это связано?
— С пробами, с экспериментом. Говорить обо всем, не говоря ни слова, — это же тоже прием. И он тоже надоедает. А вот как это слово произнести, чтобы оно не было информативно-банальным? Очень трудно найти форму подачи.
— Для вас новый спектакль — это терра инкогнита?
— Конечно. Когда все знакомо — плохо, я как раз хочу от этого убежать. Есть какие-то технологические вещи, которые я умею, опираюсь на них. Но конструкция спектакля должна быть каждый раз новой. И этому нельзя научиться.
— Что заставляет вас делать новый спектакль?
— Желание запустить какой-то воздушный шарик. Все бы внизу прыгали, пытались его достать, но он парил бы где-то там высоко и вдохновлял всех.
Анна Банасюкевич